[Портрет Игоря Северянина (1887 – 1941)]
Стихотворение «Пасха в Петербурге» было написано Игорем Северяниным в 1926 году. Автор тогда жил в Эстонии. Он уехал туда на дачу в 1918 и не смог вернуться – Эстония стала отдельной страной. Эстония вернулась в Россию в 1940 году, за год до смерти поэта. Вернулся и поэт – своим творчеством. Эстония в 1991 отделилась снова, а поэт остался – поэзия пребывает, где её печатают, слушают и читают. В России Севрянина печатают, его стихи и романы доступны в интернете.
Яннике Остерволд и Тури-Лене Ургорд (группа B2) перевели стихотворение на норвежский.
Тури-Лене сделала дизайн.
Перевод опубликован в разделе сайта школы «работы студентов» тут:
«Påska i Sankt-Petersburg»
Работа над переводом
На занятиях Яннике и Тури-Лене с моей помощью искали адекватные формулировки на норвежском. Не всегда один и тот же текст толковался всеми одинаково. Обсуждали все мнения, слушали аргументы и выбирали то, с чем все могли согласиться. Иногда в ходе обсуждения возникало новое толкование, и если оно всех удовлетворяло, принимали его. В промежутках между занятиями Тури-Лене переписывала набело то, к чему мы пришли на занятии, обдумывала шероховатости и предлагала новые формулировки, которые, в свою очередь, обсуждались на следующем занятии.
Почему «Пасха в Петербурге»
На весенний семестр всегда приходится пасха. А чаще две – норвежская и русская – в силу разницы церковных календарей: григорианского в Норвегии и юлианского в РПЦ. В 2023 через неделю после норвежской наступила русская православная. Русская пасхальная неделя была рабочей. Моя троюродная сестра прислала мне в честь праздника стихитворение «Пасха в Петербурге» Игоря Северянина, и я принесла его в класс. Вот оно:
Гиацинтами пахло в столовой,
Ветчиной, куличом и мадерой,
Пахло вешнею Пасхой Христовой,
Православною русскою верой.
Пахло солнцем, оконною краской
И лимоном от женского тела,
Вдохновенно-веселою Пасхой,
Что вокруг колокольно гудела.
И у памятника Николая
Перед самой Большою Морскою,
Где была из торцов мостовая,
Просмолённою пахло доскою.
Из-за вымытых к Празднику стекол,
Из-за рам без песка и без ваты
Город топал, трезвонил и цокал,
Целовался, восторгом объятый.
Было сладко для чрева и духа.
Юность мчалась, цветы приколовши.
А у старцев, хотя было сухо,
Шубы, вата в ушах и галоши…
Поэтичность религии, где ты?
Где поэзии религиозность?
Все «бездельные» песни пропеты,
«Деловая» отныне серьезность…
Пусть нелепо, смешно, глуповато
Было в годы мои молодые,
Но зато было сердце объято
Тем, что свойственно только России!
Просодия
Стихи помогают осваивать русское ударение. Норвежская просодика отличается от русской главным образом двумя «не» – 1) ударение не привязано к длительности, 2) движение голоса вверх и вниз связано не только с синтагмами, но и различает смыслы слов. Будучу примененными к русской речи, эти «не» укорачивают русские ударные звуки, иначе делят и соединяют слоги в словах. Стихотворение задает свой ритм и держит чтеца в рамках этого ритма. Если студент не глух, если он способен отдаться ритму стиха, он легко и неизбежно вовлекается во все остальные элементы мелодики русской речи.
Некоторые комментарии к тексту стихотворения
Спотыкаясь немного на первых строчках стихотворения, студенты, слегка направляемые мной, быстро входят в нужный ритм, и поправлять ударения в дальнейшем чтении практически не приходится. Переводить «Пасху в Петербурге» им было не так трудно, но просмолённые доски, торцы мостовой, а также субъектность пасхи, города и юности заставляли останавливаться, выслушивать мои комментарии и думать, как это передать на норвежском. «Просмолённою пахло доскою» Тури-Лене предложила трактовать как запах от икон. В пасхальную ночь совершаются крестные ходы с иконами: смола используется в лаковых покрытиях. Однако вряд ли запах исходил от икон, да ещё такой, который бы мог продержаться до следующего дня (в стихотворении «пахло солнцем»). Да и крестные ходы совершают вокруг церкви. А в стихотворении просмолённой доской пахло у памятника императору Николаю Первому. Запах просмолённой доски в этом тексте могли дать только торцы мостовой. Об этих мостовых мало кто помнит сейчас. Поэтому не могу отказать себе в комментарии.
из торцов мостовая
Торцовые мостовые – не дощатый настил вроде деревянных тротуаров в старой части Архангельска. Торцовые мостовые укладывали на проезжей части центральных улиц Петербурга. Инженер и статский советник Василий Петрович Гурьев подробно описал этот метод в своей, изданной в 1836 году, книге «Об учреждении торцовых дорог и сухопутных пароходов в России посредством компании». Торцы – это шестигранные шашки 18 см на 25 см из дуба, акации, осокоря (черного тополя) или осины, которые «не гниют в земле, а в мокром грунте каменеют». Грунт, на который укладвыали эти шашки, покрывался смесью из гравия и щебёнки и уже на него укладывали от 5 до 8 см песка. Чтобы торцы плотно прилегали друг к другу, их заливали смолой и посыпали песком. Смола не давала просочиться воде, и торцы таким образом защищались от разбухания. Каждый год торцы подсмаливали по швам и по поверхности. В Петербурге к 1910 году все центральные улицы имели такое покрытие. В стихотворении указано очень точно, откуда доносился запах: «И у памятника Николая Перед самой Большою Морскою, Где была из торцов мостовая».
На улицах с таким торцовым «паркетом» на проезжей части было очень комфортно жить: шума от транспорта почти не было слышно.
Стихотворение написано в 1926, когда таких мостовых уже практически не было – наводнение 1924 года очень их испортило, а в холодную и голодную зиму 1925 остававшиеся торцы сгорели в печках петербуржцев. И даже неважно, знал ли об этом проживавший с 1918 года в Эстонии Игорь Северянин. Он пишет о дореволюционном Петербурге, где он родился, жил и гулял по торцевым мостовым, ощущая их смоляной запах.
Субъектность города
Непросто было передать на норвежском субъектность города, который «топал, трезвонил и цокал, целовался, восторгом объятый», и юности, которая мчалась, «цветы приколовши». Тури-Лене и Яннике говорили, что город на такое не способен, способны только населяющие его люди, и, конечно, мчаться по-норвежски могут подростки, а не юность, да и слова такого – юность – в норвежском нет. Субъектность города всё-таки оставили как есть, когда решили вопрос о точке зрения лирического героя стихотворения при описании производимых городом топота, трезвона и цоканья. Память лирического героя позволяет ему произвольно менять точку зрения, и она в каждой строфе новая. В первой она позволяет видеть столовую в доме, во второй автор показывает нам улицу около дома (пахнет оконною краской), в третьей мы с ним уже в центре, у памятника Николаю, а в четвертой лирический герой ставит себя на точку зрения находящихся в домах людей, которым через помытые к пасхе окна виден народ на улицах (топот), слышны колокольный звон церквей (трезвон) и цоканье лошадей. Это цоканье ведёт нас туда, где не было торцевого покрытия на проезжей части. Город в этой строфе и участник и зритель пасхального Праздника одновременно.
Граница между радостью и «деловой» серьёзностью
Первая строчка пятой строфы «было сладко для чрева и духа» – резюме предыдущих с запахами куличей, ветчины и мадеры, с объятым восторгом городом. Вторая – прощание с «бездельными песнями» юности, которая «мчалась, цветы приколовши». Третья строчка о старости, которая, пребывая в том веселом мире, отгораживается от него шубами, калошами и ватой в ушах. Эти шубы и калоши, эта вата в ушах отделяют от всеобщего пасхального веселья и пребывающую ещё там старость, и лирического героя, юность которого умчалась от него в предыдущей строке, и читателей. Шубы-вата-калоши прочерчивают границу между ушедшей в небытие страной радости и наступившей после 1917 года её противоположностью с безрадостной «деловой» серьёзностью.
Некоторые сведения об авторе
Отец
Игорь Северянин – псевдоним, и поначалу автор писал его с дефисом: Игорь-Северянин. Настоящая фамилия поэта Лотарёв. Отец поэта, Василий Петрович Лотарёв, закончил Николаевское Инженерное училище, то самое, что и Достоевский. Перед отставкой он имел звание капитана полка железных дорог. В «Росе оранжевоого часа» поэт так описал его:
Отец мой, офицер саперный,
Был из владимирских мещан.
Он светлый ум имел бесспорный
Немного в духе англичан.
Была не глупой Пелагея,
Поэта бабка по отцу:
На школу денег не жалея,
Велела дедушке-купцу
Везти детей в далекий Ревель
И поместить их в пансион,
Где дух немецкий королевил
Вплоть до республичных времен…
…
В четыре года по-немецки
Отец мой правильно болтал,
А бабка по-замоскворецки
Копила детям капитал.
Окончив Инженерный замок,
Отец мой вышел в батальон,
….
Великолепнейший лингвист,
И образован, и воспитан,
Он был умен, он был начитан;
Любил под соловьиный свист
Немного помечтать; частенько
Бывал он в Comédie Fransaise;
Но вместе с тем и Разин Стенька
В душе, где бродит русский бес,
Обрел себе по праву место:
И оргии, и кутежи
Ему не чужды были. Лжи
Не выносил он лишь.
Мать
Мать поэта была из дворян. По линии матери Игорь Северянин был родственником поэта Афанасия Фета (1820-1892). Брак с Василием Лотарёвым был для нее вторым. От первого брака у неё была дочь Зоя. Первый муж, генерал Домонтович, состоял раньше в другом браке и имел от первой жены дочь Александру (1872-1952), известную под фамилией Коллонтай. Александра Коллонтай была в Норвегии советским полпредом и торгпредом в 1922-1926, а с 1927 по 1930 совмещала этот пост с работой в торговом представительстве в Швеции. Из Осло, который в бытность тут Коллонтай, назывался Христианией, она написала Игорю Северянину письмо. Его автобиографический роман «Падучая стремнина» пробудил в Коллонтай воспоминания другого времени, где остались юность, радость и милые сердцу люди. В наступившей «деловой серьёзности» она превратилась из Шурочки в страшную Коллонтай: «Вы помните Шурочку Домонтович, Вашу троюродную сестру, подругу Зоечки, теперь «страшную Коллонтай»? Она знала, о чем писала, что стояло за этим эпитетом: секс как стакан воды был в длинном списке самым невинным.
С отцом на восток
Генерал Домонтович был ревнив. Может, он подозревал, что молодой поручик Лотарёв нравится его жене, и завещал все свое состояние дочери Зое. Генерал не ошибся в своих подозрениях. После смерти генерала его вдова вышла замуж за Василия Лотарёва. Пока Зоя была жива, новая семья жила так, как будто состояние генерала принадлежало матери, а не дочери. Зоя умерла от менингита довольно рано, и мужнины родственники не преминули указать Наталии Степановне Лотарёвой на то, что в случае смерти Зои все состояние переходит к ним, а не к ней, жене. В жизни Лотарёвых наступили трудные времена. Золотое детство Игоря закончилось. Мать и отец разъехались в 1896. Отец вышел в отставку и забрал сына к своим родственникам в Новгородскую губернию. Там, в городе Череповце, Игорь Северянин с 1897 по 1903 учился в реальном училище. Главными предметами были математика, черчение и физика, а их будущий король поэтов не любил, занятия пропускал и остался на второй год. В 1903 отец Игоря устроился коммерческим агентом в одно из пароходств на Квантунском полуострове, который Российская Империя арендовала у Китая в связи со строительством маньчжурской ветки Китайско-Восточной железной дороги, и отправился туда вместе с сыном. Ехали через всю страну, видели Урал, Енисей, Байкал. Некоторое время жили в городе Дальний, потом в Порт-Артуре. Там у Игоря произошла ссора с отцом, и он уехал в Санкт-Петербург к матери. А у отца обнаружили туберкулез, и он уехал в Ялту. Но было поздно, мягкий климат Ялты не помог, и в 1904 Василий Петрович Лотарёв умер.
Король поэтов
«Мне Пушкин дал свою корону:
Я — тоже царь, но царь стихов!»
(из «Росы оранжевого часа»)
Игорь Северянин был избран королём поэтов. Это случилось в феврале 1918 года в Москве, в Политехническом музее. В книге «Король поэтов: Игорь Северянин» Шаповалов так описывает это событие: «Присутствующим были розданы листки бумаги для письменной подачи голоса в пользу того или иного кандидата…. Известные и никому неведомые поэты сменяли друг друга на эстраде. Выступил Владимир Маяковский… В заключение программы читал Игорь Северянин. Он вырос на эстраде в черном длиннополом сюртуке и исполнил стихи из книги «Громокипящий кубок»…..После подсчета голосов было объявлено: королем поэтов избран Игорь Северянин. Второе место занял Владимир Маяковский…» Игорь Северянин после коронования написал:
Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре;
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре
Трудно в русской литературе найти поэта или писателя, который бы был только поэтом и никем и ничем другим. Даже Пушкин после лицея служил в министерстве иностранных дел. Гоголь тоже служил в департаменте несколько месяцев мелким чиновником. Лермонтов и Толстой были военными. Достоевский имел образование военного инженера. Почти все учились, закончили лицей, приравниваемый к университету, или университет. И только Игорь Северянин был всегда только поэтом. Его образование – 4 года череповецкого реального училища, из которых два он просидел в одном классе. Поэзия – это всё, что он умел и делал в жизни. Он называл себя гостем из будущего, царственным паяцем, своё направление в литературе эго-футуризмом, а свою славу двусмысленной. Говорят, что футуризм – это урбанизм, восхищение городом, техническими достижениями. Есть авто-аэропланы-шоссейные-железные дороги и у Северянина, но есть и лес, жуки, ольховая удочка, дырявая и утлая лодка. И везде ирония. Ирония, примирявшая оперно-роскошную реальность мечты с реальностью действительной жизни.
Встреча в Берлине 1923
Ирина Одоевцева пишет, как в Берлине в 1923 г. Игорь Северянин вспоминал время своей славы: «Небывалый, громокипящий успех. Уличное движение останавливали, когда я выступал в зале под Думской каланчой. А в Керчи, в Симферополе, на Волге лошадей распрягали, и поклонники на себе везли меня, триумфатора! Страшно вспомнить, какое великолепие! Купчихи бросали к моим ногам на эстраду бриллиантовые браслеты, серьги, брошки…»
Игорь Северянин называл вечера чтения своих стихов поэзоконцертами. Он появлялся в черном смокинге с лилией и декламировал на мотивы из опер. Ирина Одоевцева, познакомившаяся с ним в Берлине в 1923, не слышала его чтения в России. Она попросила его почитать из вежливости, и поначалу контакт с чтецом перебивался возникавшими в ее голове насмешливыми фразами, слышанными ею от мужа Георгия Иванова и поэта Николая Гумилева, но фразы кончились и ушли, и с каждым новым стихотворением она все больше и больше вовлекалась в это чтение-действо и в конце концов она уже не могла оторваться от его голоса, ей хотелось только одного: чтобы чтение это никогда не заканчивалось. Так описала она начало этого чтения: «…скрестив по-наполеоновски руки на груди и закинув голову, … начинает запевать на знакомый мне мотив — Георгий Иванов (поэт, знавший Северянина в Петербурге – ЗАН) отлично имитировал его пение-декламацию, уверяя, что оно как гипноз действует на слушательниц и доводит их до беспамятства». Имитация Иванова, хоть и отличная, только имитация, она не доводила слушательницу-жену до беспамятства. Это сделал оригинал.
Дачник
В 1918 году Северянин уехал на дачу в эстонской деревне Тойла. В «Уснувших вёснах» он о себе говорит так: «я не эмигрант и не беженец. Я просто дачник. С 1918 года. В 1921 году принял эстонское гражданство. Всегда был вне политики.»
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
Игорь Северянин умер от туберкулеза, как и его отец. Отцу было 44, сыну 54. В Ревеле учился, будучи маленьким мальчиком, отец. Таллин (так сейчас называется Ревель) похоронил сына. Могила Игоря Северянина находится на Александро-Невском кладбище в эстонской столице. Я не была там, но, судя по фото, розы на могиле есть.
