Есть ли в России диалекты?
«Россия – интересная страна. Просто невероятно, что на всей этой огромной территории, – сказал мой студент, разглядывая карту России, – говорят на одном и том же языке. В маленькой Норвегии в Бергене говорят не так, как в Трондхейме. В Осло не так, как в Бергене и в Трондхейме. И в каждом малюсеньком местечке свой диалект. В России нет диалектов?»
Мой ответ ему был: «Есть». В пятницу 23-го октября в клубе «Самовар» я постаралась развить и углубить эту лаконичную реплику.
Один язык, два диалекта и много говоров
В русской диалектологии выделяют два диалекта: северный и южный. Каждый из них состоит из многих говоров, внутри которых есть свои характерные черты. Все говоры северного диалекта отличаются от всех говоров южного наличием оканья и еканья, взрывным г и твердым произношением окончания -т глаголов третьего лица настоящего-будущего времени. Соответственно все южные характеризуются аканьем-иканьем, фрикативным [γ] и мягким [т’] в третьем лице глаголов. Для северных говоров характерно стяжение в окончаниях прилагательных: большое [бол’шо́:], не [бол’шо́йь]. Между северными и южными существует зона переходных говоров.
Где север и где юг
Винокур в своей книге «Русский язык», вышедшей в 1959 г. , пишет: «Южнорусские говоры – это говоры тульские, калужские (граничащие с белорусскими), орловские, курские, донские, воронежские, южная часть рязанских, говоры Нижнего Поволжья. [……] Севернорусская диалектная группа включает в себя говоры новгородские, олонецкие, архангельские (поморские), вологодские, вятские, говоры Верхнего и Среднего Поволжья, уральские, многие говоры Сибири.»
Если мы посмотрим, где находились диалекты русского языка всего за 45 лет до Винокура, то увидим, что картина сильно отличалась от им рисуемой.
Члены Московской Диалектологический Комиссии, состоящей при Императорской Академии Наук, личности в русской лингвистике далеко не безызвестные, — Н.Н. Дурново, Н.Н. Соколов и Д.Н. Ушаков — составили «Диалектическую карту в Европе 1914 года». Член Императорского русского географического общества И.И. Поддубный выполнил по их описаниям эту карту, которая была опубликована в Петрограде в 1914 году.
Карту можно посмотреть здесь: http://www.etomesto.ru/img_map.php?id=2068.
Это карта всех существующих на тот момент говоров русского языка европейской части России. Весьма интересны объяснения к ней, которые можно прочесть здесь: http://www.etomesto.ru/map/atlas/dialekt/info.jpg.
Из этих объяснений ясно видно, что на южном диалекте русского языка говорили люди, проживающие не только в областях восточной части современной Украины, но также и в западных её областях. Глядя на эту карту, мы видим, что говоры русского языка существовали не только в современных нам украинских, но и в областях, где сейчас Польша.
В перечислении Винокура 1959-го года уже отсутствуют те области, которые вошли в состав Украинской Советской Социалистической Республики, не говоря уже о польских.
Не только произношение
Произносительные отличия – это то, что «бросается в уши».
Помню, как мне в детстве нравилось слушать вторую жену моего дедушки Веру Николаевну Владимирову, которая была родом из Вологодской области. Она, например, слово «дедушка» произносила [д’э́душко], певуче выговаривая окончание [о]. Кухню она называла куфней. Когда у неё болела голова, она сообщала: [о́й|што́то|голова́ бол’и́т| пойду́ пол’эжу́ н’эмно́го] – «ой, что-то голова болит, пойду полежу немного».
Ещё обращают внимание на лексику, на непохожие слова. Первым собирателем диалектов русского языка можно назвать Владимира Даля, словарь которого вышел в первый раз в 1863-66 годах. Там очень большой пласт лексики, которая существуют только в говорах. По мнению некоторых лингвистов, до 90%.
Но не только произношение и лексика отличают говоры друг от друга. Отличия находят и в словообразовании, и морфологии, и в синтаксисе.
Есть говоры, где имена существительные имеют не три рода, а два, где существительные среднего рода на -о склоняются по склонению на -а: принесла свежую маслу, съел мясу.
В некоторых южных говорах в родительном падеже существительные на -а имеют окончание -е: пришла с работе, была у сестре.
Слово «собака» на юге может быть мужского рода.
Множественное число существительных среднего рода на -о на юге может иметь окончание -ы: окны (не окна), пятны (не пятна).
На севере творительный падеж множественного числа может совпадать с дательным: с пустым вёдрам (не с пустыми вёдрами).
На юге родительный и винительный падежи личных местоимений «я» и «ты» могут иметь формы «мне» (не меня), «тебе» (не тебя): я тебе не вижу.
Некоторые говоры Новгорода, Пскова и Архангельска отличаются особыми глагольными формами, которые в других давно утратились, например: я была пошла, шёл есмь, быть тому случиться.
В некоторых говорах употребляются особые конструкции с краткими причастиями: у них убрано, у нас хожено.
Интонационные контуры, темп речи по говорам тоже имеет свои особенности. Например, самый быстрый темп в севернорусских говорах имеет ритмическую структуру типа 1-1-3-1 и 2-2-3-2 (тройка означает ударный слог – самый долгий).
Звучащие примеры северного и южного произношения.
Говорить о диалектах без звучащих примеров всё равно что пересказывать музыку. Поэтому я написала очень коротенький текст и попросила людей с севера и с юга начитать его для меня.
Текст был такой:
Одна девочка пошла в лес. Идёт она идёт и вдруг видит большое озеро. Остановилась она. Глубоко, дна не видно. Вдруг слышит: «Обман зрения». Она обернулась, хотела узнать, кто это говорит. Никого нет. «Обман слуха» – подумала она и пошла себе дальше.
Текст читали
- Марина Елохина (север):
- Юлия Волгина (юг):
- Александр Семёнов (юг):
- Елена Семёнова (юг):
Видко, хто, вдрух
Мои чтецы – взрослые образованные люди, очень хорошо владеющие литературной речью. Марина Елохинa часто читает для публики тексты на диалекте. Она оправдала все мои ожидания: оканье и еканье отлично слышны, есть и стяжение в окончании прилагательного. Марина дала мне ещё и бонус: в её записи «видно» стало «видко».
С южным диалектом мне помогли люди, которые всю взрослую жизнь живут в Москве. Двое из них – Александр и Юлия – в детстве жили в диалектной среде. Александр в Воронежской области, Юлия – в Курской. Третий пример начитан Еленой Семёновой. Она родилась и выросла в Горках Ленинских Московской области в интеллигентной семье. В своём чтении она постаралась скопировать свою украинскую подругу (тоже давно живущую в Москве), речь которой у Елены на слуху. В её прочтении хорошо слышна оппозиция [γ]-[х]: вдруг [вдрух] и замена [к] на [х]: кто [хто]. Все, кто читал с южным произношением, продемонстрировали аканье и иканье, как то полагается и для южных говоров, и для кодифицированной речи.
Кодифицированный язык и диалекты.
Кодифицированный язык – язык книжный, т.е. язык, правила которого хорошо описаны грамматиками, лексика его собрана в академические словари. Язык этот преподается в школах по стандартным программам, обязательным для школ всей страны. Понятно, что все население владеет кодифицированным языком.
Кодификация, как и Москва, не сразу строилась.
Москва стала столицей государства. Столица – это приток населения изо всех регионов страны. Именно здесь, в столице, где сосредоточиваются главные органы власти и образования, возникает потребность в кодификации. Кодифицируемый язык – язык книжный. Его описывают кодификаторы – грамматики — люди, которые имеют необходимое для этой цели специальное образование и положение. В основе кодифицированного русского языка лежит местный московский говор, впитавший в себя какие-то черты говоров тех и других «понаехавших».
В кодифицированном языке нет ни давнопрошедшего времени, ни аориста, существительные трёх родов, дательный и творительный множественный имеют соответственно окончания -ам и -ами. Конструкции с причастиями типа «у нас ухожено» не употребляются.
Современный литературный русский язык характеризуется южным аканьем и южным же иканьем, северным твердым [т] в глагольных окончаниях третьего лица и взрывным [г].
Отношение носителей кодифицированного языка к диалектной речи менялось на протяжении времени.
В середине 19-го века, на заре диалектологии, когда лингвисты стали собирать и изучать диалектную речь, к диалектам относились как к кладовой, где хранится и обновляется речевое богатство.
После проведения реформы русского языка в 1917-1918-м годах, которая готовилась десятилетиями, но была введена большевиками ударными темпами, овладевать правописанием стало намного легче – из языка были изъяты трудные буквы и упростились в результате этого некоторые сложные правила правописания. Реформа в значительной степени упростила и тем самым ускорила развернувшуюся после революции кампанию ликбеза, приобщив таким образом к письменному языку все ранее неграмотное население деревень, носителей диалектов.
Если в начале кампании по ликбезу школьные учителя бережно относились к диалекту учеников, помогая найти соответствия родным словам в кодифицированном языке и радоваться множеству красок русского языка, то в разгар кампании времени на такие упражнения совсем не оставалось. Темпы были заданы запредельные, и запаренные гонкой просвещения учителя вынуждены были поменять тактику сохранения многообразия на тактику вытеснения диалектной речи кодифицированным языком. Кампания завершилась победоносно всеобщей грамотностью к 1950-му году. А когда начинали, в 1920-е годы, в России было всего 19% грамотных, т. е. умеющих читать и писать.
Победив неграмотность, «победили» и диалекты. Их просто стали воспринимать как неграмотную и некультурную речь. Горожане ожидали от переехавших в город носителей диалектов приобщения к образованной-цивилизованной жизни, связанной в их представлении с нормами, описанными в кодифицированном языке. И народ избавлялся как мог от своих [γ], идёть, [она́] и прочих особенностей.
Диалектные особенности речи воспринимались как атавизм и тормоз в этой прогрессивной образовательной работе по избавлению «от пережитков прошлого», долженствующей привести всех в стерильно чистое светлое будущее.
По дороге в это светлое будущее немало народу полегло, в том числе и носителей диалектов.
«Коллективизация, голод и массовые репрессии 1930–1940-х в общей сложности унесли жизни до 10 млн.» (Демографическая истории России за 100 лет: http://files.school-collection.edu.ru/dlrstore/00fe7213-0c41-7ee6-44cc-a60c8e2a01fe/1011521A.htm).
В 1960-е — 1970-е годы проводилась кампания по уничтожению неперспективных деревень. Крестьян переселяли в города, деревни затоплялись, сравнивались с землёй, на месте домов возводились фабрики, заводы, блоки-многоэтажки, строились дороги и электростанции.
Светлое будущее виделось урбанизированным. По свидетельству «Демографической истории России за 100 лет» в 2002 году 73% населения жило в городах. Почти пятая часть жила «в 13 городах-«миллионниках»: Москве, Санкт-Петербурге, Новосибирске, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Самаре, Омске, Казани, Челябинске, Ростове-на-Дону, Уфе, Волгограде, Перми».
В 1991 году страна под названием СССР перестала существовать. Все поставленные перед ней требования страна выполняла, уже разваливаясь: разоружила вооруженные силы, привела в негодность свои фабрики и заводы, которые построила с таким напряжением сил всего населения. Население, которому стали выдавать зарплату кому гайками, кому колесами от детской коляски, потянулось обратно в деревню, к земле, на которой можно было хоть какую пищу произрастить.
В «Демографической истории России за 100 лет» отмечается: «… как и в большинстве развитых стран мира, процесс урбанизации прекратился – по данным переписи 2002 соотношение городских и сельских жителей сохранилось на уровне 1989.» Смущают слова насчет развитых стран мира, которые, сколько я помню, не были поставлены в такие условия, которые остановили процесс урбанизации в России.
Вот пример процесса, остановившего урбанизацию. Мне вспоминается моя тезка – женщина по имени Зоя, с которой я познакомилась в 1998 году, когда ездила с норвежскими архитекторами и плотниками в качестве переводчицы восстанавливать деревянные часовни в Кенозере Архангельской области. Был такой совместный русско-норвежский проект в 1990-е годы. Моя тезка была хозяйкой дома, где я и ещё одна переводчица жили в те дни. Зоя была из Мурманска. Там и прожила почти всю жизнь. Работала на заводе, получала неплохую зарплату. Но кончился СССР, кончилась и зарплата. Поначалу ещё платили какими-то деталями, которые на базаре никто брать не хотел, а потом и детали кончились. Вот и вспомнили Зоя и муж её, что от мужниной родни дом в деревне остался. И поехали на натуральное хозяйство. Зое самой пришлось дрова заготавливать на зиму. Поехала в лес, да чуть не отпилила себе ногу вместо дерева электропилой. Но постепенно жизнь наладилась, даже оставшейся в городе дочке стали помогать.
Вот она, Зоя Попова с котом Пушком перед большими деревьями у своего дом. (И коты наши оказались тёзками!)
Народ жив, и жив его язык. Живы и диалекты. Лингвисты, раз начав изучение их, никогда эту работу не прекращали.
h2 Помню я ещё молодушкой была…
Я помню, как во время моей учёбы на филологическом факультете МГУ мы проходили диалектологическую практику в Архангельской области. Год 1977. Июль.
На фото 4 из 5 девушек, направленных факультетом в деревню, мимо которой за год до нас проплывала профессор и диалектолог Гецова, и ей с парохода это место понравилось. Так по крайней мере слухи объясняли причину выбора места нашей практики.
Факультет занимался созданием словаря архангельских говоров, и студенты-русисты много лет подряд вносили в эту работу свою лепту, проводя один летний месяц в хождениях из одной деревни в другую, обвешанные довольно объёмистыми магнитофонами и фотоаппаратами типа «Смена» и задавая бабушкам-дедушкам вопросы из составленного факультетом вопросника.
Такие магнитофоны теперь разве что в музее в разделе с динозаврами технического прогресса или на барахолке в Туле увидеть можно.
Руководство факультета искренне полагало, что за постой платить – только хозяев обижать. И выдало нам 30 рублей на месяц на всё про всё. Однако согласившаяся приютить у себя нас, четверых студенток и одну аспирантку, жительница деревни Звоз, куда мы приплыли на пароходе из Котласа, была иного мнения. Она нам выделила комнатку без мебели в своем большом деревянном доме и за это взяла если не всю эту сумму, то большую её часть.
Всего в нескольких километрах от деревни Звоз, деревни, куда мы приехали на практику, строили, как раз когда мы там были, шоссейную дорогу. Рабочие были не только русские, но, как мы слышали, даже из Болгарии. Рабочие эти и научили наших старушек капиталистическим отношениям, платя им за постой.
Мы не долго прожили у нашей хозяйки. Не заладилось у нас. Особенно после того, как она нас сводила в лес на болота морошку неспелую собирать. Инструкций насчет экипировки она нам не дала, и мы потащились в купальниках и кедах за ней, хорошо защищённой от гнуса штормовкой и сапогами. Страдали мы от нанесенных комариных укусов несколько дней после этого похода, некоторые слегли с высокой температурой.
Ходили мы каждый день по 10-20 км со всеми нашими причиндалами в поисках разговорчивого носителя местного говора. Не каждый день нам улыбалась удача. Один раз попался дедушка-рыболов.
Что ни слово – то термин.
Была бабушка (с высоты моего теперешнего возраста вряд ли можно назвать эту женщину бабушкой), которая охотно рассказывала про одежду, что лежала у неё в сундуках, оставшуюся в наследство ещё от её собственной бабушки, а может и прабабушки. Кое-что было вытаскиваемо, встряхиваемо и надеваемо на меня для фотографирования.
Жара была градусов под 40, одежда была зимне-осеннего сезона. Чего не сделаешь ради науки!
Случались и посиделки с шаньгами, чаем и малиновым вареньем у некоторых гостеприимных хозяек.
Прошло много лет с тех пор. Но и современные диалектологи продолжают ездить в экспедиции. И ищут бабушек. Как мы искали когда-то. Бабушки рады диалектологам, рассказывают о своей жизни, в которой всякого разного накопилось. Вытаскивают из сундуков в домах и в головах слова и то, что эти слова обозначали. Но как они говорят до приезда диалектологов и по отъезде диалектологов? Вот что интересно. Я не знаю. Но у меня есть подозрение, что говорят они иначе, ближе к тому, как говорим мы другие, живущие в городах, интересующиеся новостями по радио и телевизору и блогами в интернете. Особенности есть, но не скрываются ли эти особенности от глаз и ушей диалектологов, приезжающих в поисках бабушек?
Когда я ездила с норвежцами по весям и сёлам Карелии и Кенозера, я не слышала никого, кто бы говорил ярко выраженным говором. Конечно, я понимаю, что, говоря со мной, приехавшей не за диалектами, люди могли меня жалеть: мол, ей ещё надо всё это сказать по-норвежски. Но и в тех случаях, когда мы просто беседовали, когда никто в переводе не нуждался, ни оканья ни еканья не могу припомнить. И нет у меня чёткого ответа на поставленный в начале текста вопрос: так есть ли в России диалекты. Живые, на которых говорят не для того, чтобы порадовать приехавших издалека диалектологов?
